Он все еще держал ее в своих руках, поглаживая по темным шелковистым волосам, пряно пахнущим дорогими духами. Соня, не шевелясь, лежала у него на груди.

Но вот чего-чего, а покоя Максим не способен ей дать. Их отношения обойдутся Соне слишком дорого, переломают ей всю жизнь, а потом она упрекнет его, Максима: и вот ради твоей безумной, безалаберной и безденежной (по сравнению с Пьером-то!) жизни, в которой все занимает кино, я всем пожертвовала? Конечно, живи он во Франции, все было бы проще: небольшой адюльтер (пусть и со всею страстью), и вскоре все станет на свои места и они разойдутся по своим углам, вернутся каждый к своему, ничего не разрушив… Но он живет в России. Не стоит и начинать.

Максим ослабил руки, обвивавшие Сонины плечи. Она медленно подняла лицо, глянула на него без удивления (поняла ход его мыслей?), выпрямилась и сказала:

– Есть хочешь?

– Хочу.

Самое странное, что он не задавался вопросом, какой выбор сделала бы сама Соня. Он знал, что ее невинные провокации были для нее ловушкой, о которой она сама не подозревала. Она думала, что играет в детскую, слегка щекочущую нервы игру; но в тот момент, когда она бы поняла, что игра обернулась реальностью, было бы поздно. Если Максим откликнется на ее провокацию и возьмет инициативу в свои руки – она пропала. Она будет принадлежать ему, Максиму.

Потому-то он не возьмет инициативу в свои руки. Он не умеет отвечать за тех, кого приручил.

– Я тебе приготовлю, – сказала Соня, не глядя на него.

– Я встану.

– Тебе нельзя.

– Это еще почему?

– Врачи сказали.

– Ерунда.

Максим сел на кровати. Голова кружилась, но общее состояние было вполне сносным.

– Сегодня у нас который день? – спросил он.

– Понедельник.

– Хорошо я поспал, почти сутки. Мне, кажется, укол сделали? Я не очень ясно помню… Помню только, что голова сильно болела.

– Врачи сказали, что ты легко отделался, но тебе нужен покой. Лежать. И есть хорошо. Так что не капризничай.

– Ладно, – улыбнулся Максим, – если за мной будешь ухаживать ты, то я согласен.

Соня улыбнулась, вежливо и грустно.

– Вадим звонил, обещал перезвонить. Реми тоже звонил, сказал, что постарается заехать с тобой попрощаться.

– Попрощаться?

– Пьер считает, что теперь его услуги не нужны, раз полиция взяла расследование в свои руки.

– Вадим тоже?

– Вадим согласился.

Соня принесла Максиму кофе с горячими круассанами и уселась рядом на край постели, глядя, как он ест. Взгляд ее был печален.

Обнять бы ее снова… Крепче, сильней, ближе. Стиснуть, сдавить, впечатать ее тело в свое…

– И что полиция? – спросил он. – Есть что-нибудь новое?

– Я пока не знаю. Реми обещал рассказать, когда придет.

Реми словно ждал под дверью, когда Максим закончит есть, и позвонил в тот момент, когда Максим протянул опустевший поднос Соне. Занеся поднос по дороге на кухню, она пошла открывать.

– Ну как, больной? – протянул ему руку Реми. – В порядке?

– В порядке. Рад вас видеть. Спасибо, что пришли.

– Да чего уж там. Мы тут с вами как-то сблизились… Я, как собака, привыкаю к тем, кто меня кормит, – усмехнулся он. – А я больше этим расследованием не занимаюсь… Знаете? Теперь оно в руках полиции.

– Да, Соня мне сказала. Надеюсь, что полиция с этим справится… Мне жаль, что вы больше не будете участвовать в расследовании. У меня было такое чувство, что вы близки к разгадке…

– У меня тоже, – сказал Реми. – Но полиция быстро найдет, вот увидите. Теперь, когда есть место преступления… Уже не так сложно найти.

– Дай-то бог…

– Так все в порядке, значит?

– Да, – улыбнулся Максим, – все нормально.

Реми помялся.

– Тогда я пошел… Не говорю – надеюсь встретиться снова, со мной люди встречаются, когда у них проблемы и беды… Так что всего наилучшего.

– Погодите, Реми, – сел на кровати Максим, – а как же новости? Вы мне обещали новости.

– И вправду. Только у меня мало что. Вернее, у них мало что на данный момент. Мои предположения подтвердились, что уже хорошо, но нового ничего нет.

– То есть это… это был папа… там следы крови – его?

Реми кивнул, избегая Сониного взгляда. Максим нашел ее руку, крепко сжал. Соня смотрела в пол. Несколько мгновений протекли в молчании. Наконец Максим легонько тряхнул ее руку, все еще зажатую в его ладони.

– Соня, ты не могла бы нам кофейку сделать, пожалуйста? – сказал он и сделал большие глаза, намекая, чтобы Соня не проговорилась, что он только что кофеек откушал. Соня поняла намек и ушла на кухню, понимая также, что Максим решил дать возможность Реми рассказать обо всем, не стесняясь ее присутствием, не ища мучительно слова, которые могли бы смягчить жестокость реальности. В дверях она обернулась и глянула на Максима, тот чуть заметно кивнул – оба поняли, что она могла прекрасно слышать из кухни, не смущая детектива. Оба подивились такому взаимопониманию, будто тридцать лет вместе прожили, но особенно вдаваться в обдумывание родства душ никто не стал за нехваткой времени: нужно было слушать Реми, который уже рассказывал пониженным голосом, надеясь, что Соня его не услышит:

– Взяли и пленки, и фотографии, я им все отдал, даже записи своих встреч со всеми; на этом у нас дружба с полицией держится: я им одни услуги, они мне другие… Но самое главное, все сходится: исследования, проведенные на месте, совпадают полностью с траекторией движения тела Арно, которая просматривается на вашей видеопленке и на сделанных с нее фотографиях; я также был прав, что это нож, – гордился собой Реми, – но рукоять почти не видна под руками вашего бедного дяди, должно быть, достаточно короткая, типа кинжала, или кортика, или просто кухонного ножа. Самого орудия преступления не нашли, убийца, видимо, унес его с собой. Теперь только ясно одно: месье Дор был убит в этом месте во время съемок, сразу после своей сцены.

– А вдруг все же не убит, вдруг только ранен?

– Нет, Максим, – Реми покачал головой. – Убит. Если бы он был ранен и в сознании, он бы звал, стонал, кто-нибудь из съемочной группы услышал бы. А если он потерял сознание, то все равно умер бы через несколько часов от потери крови… Ну, в крайнем случае он бы уже нашелся в какой-нибудь из больниц…

Реми покосился в сторону кухни, и Максим представил, как Соня, прижавшись к двери, слушает все это и страдает – одна, даже Пьера нет рядом… Собственно, зачем Пьера? Нет его, Максима, рядом, чтобы взять в свои руки ее застывшие пальцы, чтобы принести ей шаль, чтобы ее укутывать и баюкать… Стоит там одна у холодной стенки с холодеющим сердцем и слушает эти ужасные подробности…